Аркадий Инин в 80-й день рождения поностальгировал по советской власти
3 мая писатель и кинодраматург Аркадий Инин отмечает 80-летие. Из Москвы он уплыл, чтобы встретить юбилей без суеты, в тишине на реке Эльбе. Инин написал сценарии к 47 фильмам: «Единожды солгав» Владимира Бортко, «Одиноким предоставляется общежитие» Самсона Самсонова, «Однажды двадцать лет спустя» Юрия Егорова, «На Дерибасовской хорошая погода, или на Брайтон Бич опять идут дожди» и «Частный детектив, или Операция «Кооперация» Леонида Гайдая… Он – один из создателей знаменитых кинокапустников, и многие воспринимают его исключительно как юмориста. Мы поговорили с Аркадием Яковлевичем накануне юбилея.
С Жераром Депардье. Фото из личного архива.
— Раз уж вы слывете юмористом, то стоит вас спросить, действительно ли пошлейший юмор – угроза человечеству? Эту фразу я сегодня услышала в сербском фильме.
— Думаю, что это преувеличение. Угроза человечеству – это войны и СПИД. Хотя пошлейший юмор – действительно противная вещь. Люди с тонким чувством юмора от него морщатся, но кому-то он даже нравится, увы. На нас сегодня обрушиваются потоки пошлого юмора.
— Евгению Доге музыка в современном кино напоминает шашлычную. А вы терпимо относитесь к тому, что видите на экране?
— Всегда стараюсь услышать и понять противоположную сторону. Многое мне омерзительно, но виноваты, на мой взгляд, не творцы. Новая общественная формация, в которой мы живем, вынуждает их идти на поводу у зрителя. При советской власти мы работали с восьми утра до шести вечера. Возвращались домой полные сил, поливали на кухнях надоевшую власть, радовались малейшим юмористическим намекам, аллюзиям. У зрителей и читателей было время на то, чтобы понять юмор. Сегодня мы пашем как проклятые и вовсе не с восьми до шести, а иногда на двух-трех работах, чтобы выжить. Человек прибегает домой в 23 часа, без сил падает на диван перед телевизором и не может больше 30 секунд слышать диалог в фильме или остроумного сатирика. Нет, сделайте мне смешно и быстро — это все, чего он хочет. А быстро рассмешить как? Сбросить штаны или поломать ногу. Такие зрители вынуждают художника опускаться до своего уровня. Он это делает, а они требуют ниже и еще ниже. И чтобы не уходить со сцены под стук собственных каблуков вместо аплодисментов, художник опускается еще и еще, и дна этой пропасти не видно. С юмором все будет хуже и хуже, все тупее и глупее.
— И вы приспосабливаетесь?
— Нет, всегда была прослойка интеллигентных людей, которая ценила и ценит тонкий юмор. Но при советской власти она была довольно широкой и составляла около десяти процентов, а сейчас она совсем тоненькая, однопроцентная. Серьезная музыка, настоящая литература и театр все равно будут существовать всегда, но востребованы они будут все более узким кругом людей, способных их воспринимать.
— Но вы нормально себя чувствуете в новейшие времена, не говорите, что это уже не моя Москва, не моя жизнь, и все не то?
— А что делать? Это все равно моя жизнь. В ней многое бесит, заставляет лезть на стену, но, как известно, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Я тоскую по брежневскому застою, по советским временам, которые были страшным злом со своим железным занавесом, глобальным дефицитом, руководящей ролью компартии на каждом шагу. Кажется, Марина Влади удивлялась советским людям: в магазинах пусто, а придешь в гости, там полный стол. У французов – все ровно наоборот: в магазинах чего только нет, а придешь в дом, тебе подадут жалкие канапе.
Пионерское детство. Из личного архива Аркадия Инина.
Сегодня другое зло – ненавистное мне общество потребления, пришедшее на смену дефициту. На смену равенству в нищете пришло неравенство в богатстве, чудовищное расслоение общества. Такого перепада, наверное, нигде в мире нет. Причем, наши богатеи — это не те, кто изобрели вакцину от полиомиелита или вашу великую, но дурацкую сеть… Как ее там?
— Facebook?
— Да! Все понимают, что богатство это — не заработанное, а наворованное. При советской власти тоже еще как воровали, но испуганные жулики жрали икру под одеялом, закапывали золото в банках на огороде. Боялись! Может быть, даже стыдились. Сегодня это выпячивается — вот что омерзительно. Все эти яхты, особняки и абсолютное презрением к тем, кто не сумел своровать. Каждый человек выбирает из двух зол меньшее. Для меня советская власть была безусловным злом, но меньшим злом, чем общество потребления. Я ее не идеализирую, но предпочитаю, пусть будет два куска колбасы и сыра, очередь за колготками и холодильниками, но при этом можно было бы выпускать маленьких детей во двор. Никому и в голову не приходило, что с ними что-то произойдет. Они носились с утра до ночи с ключами от квартиры на шее. Сегодня страшно подумать о том, чтобы отправить ребенка одного на улицу. Масса моих друзей предпочтут свободу очередям за килькой, а детей пусть сопровождают два охранника. Каждому — свое. Я никому ничего не навязываю.
— Сегодняшние дети не рвутся во двор. Им дороже интернет.
— Конечно, растет другое поколение. Раньше в школе бегали как сумасшедшие, ломали руки-ноги, дрались на переменах, а сейчас все тихо сидят, уткнувшись в гаджеты. Но я говорю, как вы понимаете, о другом – об опасности и агрессивности общества, которых не было в нашей прежней стране.
— Как бы вы определили свой уровень в социальной шкале? Насколько изменился статус кинематографиста?
— Кто-то достиг больших успехов, стал крупным продюсером, почти олигархом. Кто-то оказался в нищете. Я не могу простить распада Советского Союза и последовавшего за ним развала киноотрасли, ухода из жизни потрясающих мастеров сценарного дела, таких, как Женя Григорьев, Рудик Тюрин… Им перекрыли киновоздух. А они ничего, кроме блестящих сценариев, делать не умели. Так что выжили такие многостаночники, как я, которые могут писать не только сценарии для кино, но и пьесы для театра, репризы для эстрады, что-то для телевидения… Мы как-то выдержали. Но многие настоящие мастера не просто обнищали, а ушли из жизни. Сколько актеров пропали, потому что перестали быть востребованными. Пропали физически, спились и погибли, а не просто ушли в таксисты.
Свадебное фото. С женой Инной. Фото из личного архива.
— А на вас какой сегодня спрос?
— Средний. Есть у меня какое-то имя и какая-то работа. Я не особенно маюсь, потому что мне ничего не надо. Все-таки 80 лет. Квартира есть. Дети выросли. Машины у меня нет, и никогда не было. Всю жизнь езжу на общественном транспорте, и прекрасно себя чувствую. У меня нет потребностей. Больше зарабатываю или меньше — не имеет значения. Я – профессор ВГИКа, и там получаю зарплату.
— Три копейки.
— Во-первых, больше. А во-вторых, даже три копейки, плюс три копейки, плюс пенсия — вместе набирается… Кроме того, я ведь еще пишу, хотя не так много, как раньше. В основном — для телевидения. Вышла по моим сценариям и пара игровых фильмов, но таких неприметных. Я не могу приспособиться к новой системе кинопроизводства, где роль сценария стала ничтожна. В былые времена я писал сценарий, отдавал его на студию или в Госкино. Им интересовались или не интересовались. Теперь нет понятия «сценарий». Как нет просто пьесы или оперы. Теперь есть только «проект». Ненавижу это слово! Для того, чтобы запустить фильм, я не могу просто подать сценарий, нужен проект с указанием режиссера и продюсера, источников финансирования и т.д. и т.п. В общем, рыночная экономика, в которой я ничего не смыслю. Поэтому с кинопроизводством я почти не связан. А на телевидении, все по-прежнему: отдаю сценарий, его берут или не берут.
— Вы же не принесете туда сценарий про Галилея. Надо соображать, что будет востребовано.
— А кто знает, что востребовано? У меня были замыслы крупных историй. Мне сказали: «Да ты что? Денег нет. Какие костюмные фильмы? Одна комната, два стула, три актера – вот, что нужно». Смотрю на экран – богатыри, битвы, коловраты, танковые сражения… Понять, что реально нужно, я не могу. Поэтому методом тыка предлагаю и масштабные, и камерные вещи.
«Все нормальные люди рвались в Лондон, Париж, Лиссабон, а мне это было не очень интересно»
— Чего хотят ваши студенты? Как вы их учите и готовите к вхождению в профессию?
— Я их учу теории, тому, как строится сюжет, придумываются диалоги. Какая-то основа должна быть. Но жизнь показывает, что все теории рушатся. Каждому новому курсу я рассказываю историю о своей студентке Ларисе Беловой. Она написала сценарий. Мы его обсудили в нашей мастерской, изругали. А я, суровый и безжалостный, ей сказал: «Место твоему сценарию в мусорной корзине», куда его и отправил. Но маленькая, худенькая Лариса оказалась железной женщиной и отнесла сценарий в знаменитую кинокомпанию, где ей заплатили 25 тысяч долларов. Потом вышел двухсерийный фильм. Считаю, что он такая же мура, как и сценарий. Но это мое мнение, которое не совпадает с тем, что думают не менее уважаемые люди. Поэтому я говорю своим студентам: «Вы меня слушайте внимательно, но принимайте только то, что вам ложится на душу. А на все остальное наплюйте». Вот такой у меня метод обучения. Наверное, не очень толковый.
— Когда я принимала экзамены во ВГИКе на выпускном курсе режиссерского факультета, то удивилась презрению, с каким относятся некоторые студенты к педагогам старшего поколения. Как будто их в чулане откопали.
— Может и ко мне так относятся, но внешне — полный пиетет и доброжелательность. Вполне возможно, что ребята где-то в общаге выпивают и смеются: «Ну и мудак, этот Инин». Откуда мне знать. Но меня убивает другое – они не читают книг, не ходят в театр, дремучие и совершенно безграмотные люди. Был студент-отличник, который писал «пирон» вместо «перрон». И нагло заявлял: «Вам сценарий мой нравится? Нравится! А грамматические ошибки исправит редактор».
— Когда вы были начинающим сценаристом, то ездили работать в Таджикистан. Не было возможности применить свои силы в Москве?
— Конечно, у начинающих не было такой возможности. Можно было сидеть в Москве, писать, писать и безуспешно пытаться куда-то пробиться. Но те, кто хотел быстрее работать, ехали туда, где могли быть востребованы. Это сейчас у страны рыночная экономика. А сценаристы, писатели, композиторы, художники и при советской системе жили по законам рынка: написал — продал – поел. А не продал – не поел. Если ты, конечно, не служишь где-то за зарплату. Мы знали, что в Таджикистане нет сценаристов, есть только местные писатели и акыны. Между прочим, очень мудрые люди, но – не сценаристы. И вот мы писали за них в Средней Азии. Потом эти фильмы попадали на всесоюзные фестивали, где тебя могли приметить и пригласить на Свердловскую киностудию, а потом уже на «Ленфильм» или «Мосфильм». А вообще, в Душанбе, Ташкенте или Ашхабаде было прекрасно : Зеленый базар, плов, дыни, розовый виноград…
— Вы много путешествовали по свету? Имели возможность увидеть мир, какой не было у обычного советского человека?
— Сначала я объездил почти всю родную страну. Съемки были в разных концах. В каждой из союзных республик раз в год проходил кинофестиваль. Были Недели советского кино где-нибудь на Дальнем Востоке, Казахстане, Архангельске… А вообще, путешествия – главная моя любовь. В советское время можно было ездить за границу раз в два года в организованном порядке и после прохождения комиссии райкома. Так как я – член Союза кинематографистов, Союзов писателей и журналистов, то я пристраивался в их туристические поездки. Все нормальные люди рвались в Лондон, Париж, Лиссабон, а мне, как и сейчас, это было не очень интересно. Да, Париж – красивый город, но там — те же европейские люди, только больше колбасы и шмоток. А я рвался туда, куда никто не хотел – в Монголию, Вьетнам, Непал. Мои коллеги морщились при упоминании Индии: там люди и коровы лежат на улицах, всюду грязь. А мне в сто раз интереснее посмотреть на Калькутту, чем на чинную толпу Елисейских полей. Я потом, конечно, побывал в Париже и Лондоне, но это мне гораздо понятнее. А, скажем, Непал – это нечто фантастическое. Можно забраться на всемирно знаменитую гору и встретить рассвет. Совсем другой мир. До сих пор нет большего для меня счастья, чем путешествовать. Я ездил в страны, куда мало кто рвался. Если придете ко мне в гости, то увидите карту, где отмечены мои маршруты от Аляски, Шпицбергена до Огненной земли, от Новой Зеландии до мыса Доброй Надежды в ЮАР.
Аркадий Инин с Пьером Ришаром. Фото из личного архива.
— Прежде Вы ездили и на съемки. Теперь сценаристов там не очень-то ждут.
— Сценаристы делятся на две категории. Одни считают: написал сценарий, отдал и все, режиссер все равно все изгадит, лучше взяться за новую работу. Другие исходят из того, что можно что-то спасти, стоит вместе творчески поработать. Я всегда дружил и дружу с режиссерами, ездил на съемки, где мы что-то меняли, обсуждали. Я – не ревизор, мы на равных разговариваем с режиссером: «Давай еще подумаем». Группе объявляют выходной, а мы работаем. Сегодня сказать «Давай подумаем» — нож в сердце продюсера. Конвейер нельзя остановить! Идут по нему ботинки, а ты говоришь, что шнурок не нравится, давай тормознем. Это невозможно. Поэтому сегодня сценарист не то, что не очень желателен, нет, он крайне нежелательный гость. Я первое время еще пытался присутствовать на площадке, как волнующийся за общее дело человек, но меня обманывали, скрывали, где идут съемки. Сегодня сценарист – быстро отработанный и забытый материал. Только когда все разваливается, и надо что-то склеить, тогда о нас вспоминают.
— Кто из режиссеров больше всего дал вам в человеческом и творческом плане?
— У меня все были замечательные. Из режиссеров старшего поколения мы прекрасно работали с Юрием Егоровым, Самсоном Самсоновым. Я только начинал и многому у них научился. С Леонидом Гайдаем встретился уже более опытным человеком, но немало у него почерпнул, хотя научиться создавать такой юмор, как умел это он, невозможно. С этим надо родиться. Хорошо мы поработали с Володей Бортко. Я как всегда написал более комедийную историю. А он привнес в нее драматизма, довольно далеко ушел от сценария. Он сделал лучше, чем я написал, и получился очень хороший фильм «Единожды солгав». Всегда признаю такие вещи.
— Вы родились в Харькове, прожили там часть своей жизни. География влияет на человека?
— Я не философски устроенный человек, но думаю, все имеет значение. В Харькове я прожил 30 лет — родился, женился, окончил институт. Там у меня родился старший сын. А теперь меня, внесенного в список угрожающих независимости Украины, на родину не пускают, что очень больно. Моя мама умерла в Харькове, и вдруг оказалась в чужой стране. Если есть жуткий Ад, то развалившие Советский Союз будут там гореть за чудовищную трагедию, в которую ввергли миллионы людей, оказавшихся разделенными со своими близкими.
– Юбилей отметите с родными или позовете много народа?
— В этот раз встречу его нетрадиционно. Отправлюсь на майские праздники в круиз по Эльбе. Так что 3 мая буду в Германии. Зачем мне поздравительный дурдом? Лучше на речке в тишине посидеть. Но юбилейный вечер в Доме кино потом проведу. Раз в пять лет я его устраиваю и повторяю текст на пригласительном билете: «Вы будете смеяться, но Инину – 70!», «Вы будете смеяться, но Инину – 75!», теперь вот – «Инину – 80!» Форма вечера тоже традиционная – «Концерт по заявкам юбиляра». То есть зову друзей и прощу исполнить не что-то новое, а старое, мне полюбившееся. К примеру, когда-то я просил Гришу Горина прочесть давным-давно им написанный рассказ «Повязка сползла». Или просил Шуру Ширвиндта и Мишу Державин сыграть давнишнюю интермедию о том, как после Нового года не протрезвевшие артисты выходят на утренний спектакль». Надеюсь, и в этот раз друзья порадуют меня старыми, но любимыми номерами.
И еще я традиционно – ну хотя бы раз в пять лет – скажу слова благодарности и подарю цветы жене Инне, которая мучается со мной вот уже 58 лет счастливой семейной жизни.
Аркадий Инин с сыновьями. Фото из личного архива.