Команда из Швейцарии показала москвичам историю восьми разных смертей

На фестивале «Территория» рассказали историю восьми смертей без участия людей. «Наследие. Комнаты без людей» — так называется сценическая инсталляция известного швейцарского режиссера Штефана Кэги и его компании «Римини Протокол», которая в рамках фестиваля была представлена на Винзаводе. С подробностями — обозреватель «МК».

В цехе Белого зрителей разделяют на маленькие партии и запускают в небольшое овальное пространство с восемью дверями. Инструктаж короткий и четкий: красные цифры над дверью — не входить, белые — добро пожаловать. Куда? В чужую жизнь и… смерть. Но это понимаешь не сразу. Восемь документальных историй ухода из жизни людей — представлены настолько тонко и чувствительно, будто ты попал не в документальный театр с его обыденной и скучной прямолинейностью. Нет, у Штефана Кэги, который исследовал жизнь дальнобойщиков, строителей, проституток и разные явления действительности, совсем другой подход к жизненному материалу, он иначе обращается с ним, умело погружая зрителя в проблему, а не загружая его до отупения. Он незаметно, только ведомым ему способом выстраивает с ним диалог, после которого надолго остаешься один на один с собой в монологе.

Итак, тема, скрытая за восемью дверьми, для каждого неизбежна — смерть и что происходит после нее. Вопрос — когда и как это произойдет, только думать об этом как-то совсем не хочется — одним страшно, другим неприятно, ну или совсем не ко времени: возбужденные гости уже на пороге дома, где, скажем, готовится свадьба или крестины. Тут уж, извините, не до смерти.

Но в комнатах Кэги не страшно, независимо от того, в какую из них первую вы войдете. Я и еще пять человек входим в маленькую, похожую на тесный кинозальчик. «Спасибо, что пришли. Садитесь», — звучит женский голос за кадром. Голос старый, потрескавшийся, как кора векового дерева, но выдает характер: видимо, легкой была, открытой и умной его обладательница. Разъезжается красный занавес — за ним другой, белый, а рядом, на белом табурете, — белый свитер из мягкой ажурной шерсти — больше ничего. Тихо звучит симпатичная музыка, далекий, похожий на детский голосок что-то там напевает, а старческий голос, наехавший на звонкий детский, рассказывает о мечте стать певицей и выступать. Написала песенку, та быстро стала популярна, но артисткой не стала — работала всю жизнь секретаршей. Вышла замуж, родила сына, развелась с мужем. А потом болезнь, неизлечимая, которая мучила так, что Надин (так написано на двери) решила развестись со своим телом, как когда-то развелась с мужем.

Поскольку во Франции эвтаназия запрещена, она отправилась за ней в Швейцарию, в клинику, где добровольный выбор смерти человеку позволен. Хотя бы за деньги. Вот эта история записана там, в последние дни или часы… Рассказанная спокойно, достойно, где ни одной тревожной нотки, всхлипа с намеком на истерику. В финале короткого монолога в полную силу звучит та самая песенка, что Надин, которую мы так и не увидели, написала в 12 лет, мечтая стать артисткой.

Авторы сценической инсталляции «Наследие. Комнаты без людей» решили помочь живым понять, каково это — умирать. Целых два года постановочная группа колесила по Швейцарии (стране с потрясающей продолжительностью жизни и массой узаконенных способов ухода из нее), общаясь с врачами и сотрудниками похоронных бюро, юристами и неврологами, сотрудниками домов престарелых и священниками. Одинокая пенсионерка и отчаянный джампер, экс-посол в Африке и художник-комиксист, буржуазная семейная пара и серьезный ученый — никто из них не выходит «на сцену», но все рассказывают свои истории посредством видео, фото, личных вещей и т.д.

Вот в комнате, что напротив комнаты Надин, надо снять обувь и сесть на коврик, на котором по центру миска с лукумом. А на экране — живой человек, по национальности турок, много лет проживший в Цюрихе. Хотя с экрана он и жалуется — мол, я старый, у меня больные колени, — но выглядит весьма бодро. Мы совершаем с ним путешествие — от конторы на кладбище, где он в фирме у молодого человека (тоже турка) выбирает для себя гроб. Выбор и покупку, которые совершает с чувством, с толком, расстановкой, он комментирует весело, будто вовсе и не гроб покупает, а кровать. И с этой покупкой отправляется в аэропорт, по дороге рассказывает о себе («давно здесь живу, а по-немецки так и не научился хорошо говорить»), но похоронен должен быть только на родине. Оплаченный и упакованный гроб соответствующая служба принимает в аэропорту, и он будет там храниться, дожидаясь только тела. «А вы возьмите лукум, пожалуйста, правда, здесь он не такой нежный, как на моей родине — в Турции».

Третья дверь, четвертая, пятая… За ними разные люди, в основном невидимые, кроме двух, что на экране — турка и мужчины 44, кажется, лет, которому поставили смертельный диагноз и ему осталось три месяца жизни. На экране он ловит рыбу и обращается к дочери. Все остальные — отсутствуют, даже джампер, который каждый раз, прыгая с парашютом, знает, что может разбиться. На экране только его ноги, шорох скручиваемой ткани парашюта и затяжной прыжок с совершенно лысой горы, который фиксирует камера, установленная у него на голове. Семь монологов и один диалог за дверями. Диалог ведет семейная пара (по голосам очень симпатичные старички) в аккуратном офисе, где он всю жизнь давал советы по развитию бизнеса, а она ему помогала. Еще жизнь и еще смерть… Восемь дверей с девятью жизнями, от которых остались лишь голоса, пожелтевшие фотографии, надписи на стене, милые материальные свидетели их бытия вроде засушенных кузнечиков или коробок с документами благотворительного фонда. Жизнь — смерть — бесконечность. Memento mori!