Марина Зудина на прощании с Олегом Табаковым сказала пронзительные слова

В эту ночь перед прощанием с Олегом Табаковым его многочисленные студенты, ученики, актеры, работники театра почти не спали. На ногах были с пяти-шести утра, в самом театре — с семи. И для каждого эти проводы стали какими-то своими, личными, интимными проводами. Кто-то сказал «прости» учителю, почти отцу, кто-то — потрясающему мастеру, кто-то — всесоюзному коту Матроскину, а кто-то старому МХТ–МХАТу.

фото: Евгений Семенов

Снег валил не по-детски, промозгло, но уже с восьми народ стал собираться в Камергерском. Переулок почти перекрыт, остался узкий ручеек для прохода. Рамки, металлоискатели, пресса по ФСОшной аккредитации. Жестко. По всему периметру Тверской — машины ГАИ через каждые сто метров. Весь парапет театра завален розами, розами и еще раз розами, все они упакованы белым снегом… На здании — государственный и московский флаги в черных лентах.

Всю ночь продолжалось отпевание, но рано утром гроб уже стоял на сцене. Все кулисы-занавесы поснимали, обнажив полную чашу сцены во весь ее объем. Сегодня не до тряпок.

Бельэтаж, ярусы стали быстро заполняться студентами театральных вузов, на самой сцене по левую руку вдоль стены выстроились артисты, все до единого. По правую — музыканты (во время церемонии играли Спиваков и Башмет). Про Табакова можно говорить сколь угодно всяческих слов, но его уходом было продемонстрировано главное — он обладал даром объединять людей. Даже непримиримых врагов, которые, забыв все обиды, братались возле его гроба.

Вот таков феномен Табакова… Как его однажды спросил искусствовед Анатолий Смелянский на похоронах Смоктуновского: «Олег, тебе не обидно, что про Кешу скажут «ушел русский Гамлет», а про тебя — «ушел кот Матроскин»?» Матроскин-Матроскин, да Простоквашиным стала вся наша жизнь, и только его стержень, воля, азарт оказались востребованы и оценены людьми: в момент краха всего и вся он брал и созидал. Принял чеховский МХАТ с 42 процентами посещаемости, оставил с 99. Строил. Верил. Помогал. И откуда силы-то брались?

Как в своем стиле пошутил Александр Ширвиндт: «Пришел я в 1965-м в Первую Градскую — у Лёлика инфаркт, а ему всего-то 29. Олег и сказал тогда: «Вот, кажется, и всё». А оказалось, что это «всё» только начиналось»…

Меж тем вся авансцена постепенно наполняется безумным количеством больших корзин с розами — красными и белыми.

Венки тоже стоят по заднику, но они, видать, уходят в прошлое: бесчеловечно это как-то — грубый, здоровый венок. А корзинка с цветами — нежность. Убранство максимально аскетичное, расставлены стулья для семьи, друзей, артистов. У Табакова, так получилось, в числе родных оказалось пол-России. Словами собратьев — не говорил он по жизни пафосных слов, а просто молча делал и в этом делании нашел в итоге свою высочайшую миссию.

Поэтому так много молодых вокруг: Олег Павлович только и делал последние лет сорок, что давал им во всем зеленый свет. Найди такого второго: актеру свойственно думать только за себя любимого, а Табаков словно свел на нет все типичные для творческого человека «паранойи-депрессии-психопатии». Он сумел отнести крест за всех.

Вот и сменяют друг друга в карауле его бесподобные орлы, один подтянутей другого: Машков, Безруков, Миронов, Богомолов. И каждый подолгу стоит у гроба, разговаривает. И как-то так просто, легко, словно Олег Павлович совершенно живой… Каждый поправит накидку, каждый погладит по голове. Хотя и отмечали друзья-артисты, что Олег сам на себя не похож — уж очень изнурен; еще бы — такой многомесячный марафон борьбы за свое преображение.

Все молились. Все хотели этого выхода из пике. Но время взяло своё. А теперь, словами Евгения Миронова, все разом вдруг повзрослели. Опоры нет. Теперь надо ответственно нести звание «учеников Табакова».

Олег Павлович не стал в этой жизни эгоистом, он умел поделить большое счастье на всех. Поэтому его уход так болезнен; он был связующим звеном между прошлым и настоящим — теперь это звено убрали.

А сцена — последняя сцена для Олега Павловича — уже не вмещает всех артистов; здесь, без преувеличения, вся театральная Москва; понятно, что МХТ и «Современник» — в полном составе. Появляются и официальные лица: Володин, Голодец, Мединский, Журавский, Кибовский… На секунду забегает Песков и как-то стремительно исчезает. После чего все поняли — Путин обязательно приедет.

Вот пошел и народ с улицы. Обычно бесконечную цепь людей пропускают через сцену, в этот раз сей порядок отменили: люди просто проходили по партеру, видя огромный портрет мастера на мультимедийном экране и часть гроба, чуть приостанавливались, не зная, куда положить цветы… поэтому стали кидать их просто на сцену.

Потом всех просили покинуть зал, хотя пожилые молили: «Я только из аэропорта», «я в семь утра приехала на электричке», «везде разрешают сесть в зал, вон, на Хворостовском разрешали, а здесь — побыстрее убирайтесь; мы чужие, значит?». Увы, зал до отказа уже был набит прессой, телекамерами и высокими гостями, он физически бы не вместил всех желающих…

Вот и Эдгард Запашный стоит в почетном карауле у гроба, потом нам говорит такие важные слова:

— Мы с ним встречались в основном на политической арене, на высоких приемах; и вот что важно: Табакова никогда не перебивали. Табакова слушали все. Говорил ярко, по сути, конкретно.

Он сделал максимум того, о чем многие даже не мечтают. Это большой пример. Но самым главным его достижением является даже не то, что он театр построил или что он возглавлял несколько театров. А то, что он оставил громадное количество учеников, многие из них — уже народные артисты.

Он оставил после себя только любовь: его любили всю жизнь. За всё. За стержень, за мастерство, за жизнелюбие, за талант, а главное — за то, что всем этим он прекрасно умел делиться, а не пользовался в одиночку.

Смотрите видео по теме:
«Запашный, Третьяк, Коршунов на панихиде вспоминают Табакова: «Пример во всем»»

02:59

Люди продолжают прибывать, идут легкие, традиционные для похорон перепалки охраны с прессой, хотя, надо сказать, ради прессы, возможно, и пожертвовали публикой, не пуская ее в зал. Но даже в этом стремительном хороводе очень многие из простых людей плачут, а иные — так и вовсе вставали в длинную очередь и проходили по второму разу.

Марина Зудина (хотя можно представить, сколько она не спала, сколько она всего вытерпела) легка, грациозна, очень отзывчива — конечно, именно к ней все шли с соболезнованиями, но, если она видела друга на другом конце сцены, легко вставала и шла к нему сама…

И как на подбор один за другим к ней подходили очень высокие мужчины: Бастрыкин, Собянин, Песков — и всякий из них был далек от каких-либо формальностей. Здесь всё на живую нитку, здесь всё по-домашнему, здесь всё по правде.

— После ухода Олега Павловича сильно поменяется театральная карта, — говорит нам худрук «Геликона» Дмитрий Бертман. — Табаков был, с одной стороны, человеком традиций, с другой — был открыт всему новому. И шел на любые риски, чтобы сделать театр местом притяжения.

Как-то сама собой начинается и гражданская панихида. Незримо координирует ее Игорь Золотовицкий. Пока кто-то говорит у микрофона (а формальных речей вообще не было), Марина Зудина могла встать, подойти к гробу, снова начать разговаривать с мужем… снова поправить покрывало.

— Как нам будет не хватать его хитрой улыбки, никто после премьеры теперь не подойдет, не поддержит, — сетуют артисты, — кто нас будет ругать, лоббировать, помогать? Он очень строгий был. Не терпел предательства. Не терпел лентяев. Но его никто не боялся, он все строил только на доверии…

Личный шофер Олега Павловича Дмитрий Репин знал Табакова, что называется, «не с парадной стороны»:

— Сегодня ровно 23 года исполнилось, как я его возил, — говорит Дмитрий, — совпадение такое. Последний раз возил его незадолго до того, как он в больницу попал: бедный, как он мучился с этими зубами. Какая боль! Она его не отпускала, от этого он был раздражительным.

Играл, а после спектакля выходит — у него весь верх рубашки в крови. А все цветы, что ему дарили, он относил к памятнику. Который сам же и поставил — Станиславскому и Немировичу-Данченко. Так и говорил: «Димка, пойдем положим».

Вера Алентова и Владимир Меньшов, министр Мединский, легендарная Ирина Антонова — каких разных людей собрал сегодня Олег Павлович. Иным совсем старым артистам сердобольные друзья говорили: «Вы же с шести утра на ногах, может, пойдете домой? Ведь так всё это тяжело!». Нет, Табаков притягивает как магнит. Где он — там и солнце. Хотя солнца в этот день не было…

В какой-то момент артисты, занявшие весь левый бок сцены, неожиданно исчезли. И как-то обыденно на сцене появился Путин с букетом красных роз. Просто положил цветы. Постоял перед гробом. Перекрестился. Подошел еще. Затем направился к Марине Зудиной и довольно долго о чем-то с нею беседовал. Судя по какой-то родной мимике Марины, она рассказывала о муже, о его последних днях.

Путин слушал ее внимательно, в какой-то момент стало заметно, что он смахивает слезу со щеки… А потом так же тихо, как и вошел, он удалился.

А про «скупую мужскую слезу» интересный эпизод рассказал Марк Захаров:

— Олег — самый серьезный сочинитель, творец, выдумщик, да просто самый веселый человек, которого я знал в российском театре. Он у меня снимался в «Двенадцати стульях», играл Альхена. Незабываемо играл. И я ему как-то сказал: «Олег, здесь понадобится скупая мужская слеза». А он тут же легко так спросил: «Из какого глаза?»

Ну, я подумал, что он шутит — мало ли, в его это стиле… Я осторожно ответил: «Из левого». Он: «А в каком месте?» Я: «На третьем такте». И вот представьте себе мое удивление, когда из левого глаза в нужном месте у него появилась «скупая слеза». И дело тут не в технике, а в невероятной преданности профессии: он не играл, но жил — и в этом весь Олег…

В общем, точнее, чем Вениамин Смехов, не скажешь: Табаков — это образ, зарифмованный богом. Многие отмечали, что он, конечно, баловень судьбы, но другие взяли бы это «баловство» как данность и жили бы припеваючи, ничего не делая. Табаков сам знал и учил своих артистов, что жизнь штука жесткая и очень легко в любой момент потерять всё. Работать надо. Думать о других.

И когда однажды у Олега Павловича спросили «оправдаешься ли ты перед ранее ушедшими друзьями на том свете», он ни секунды не думая ответил: «Да». И произнес шесть глаголов: «Поддерживал, помогал, выручал, хоронил, доставал, делился». И это великое всерусское «матроскино» качество еще долго будет аукаться в нашем Простоквашине через учеников Табакова. Они уже усвоили: только созидание имеет сейчас смысл.

А панихида подходит к концу. Самые близкие ученики уже не сдерживают эмоций.

— Вот сейчас бы Олег Павлович сказал, — пытается шутить Евгений Миронов, — «Да кончайте вы заниматься ерундой, идите лучше делом занимайтесь!». Он заразил нас главным: актерство — это не профессия, но способ существования в жизни…

Но тут Женя не сдерживается, выступают слезы. Почти кричит в микрофон:

— Люблю тебя очень!

И это страстное последнее, как выстрел, «люблю» идет от Машкова, Верника, Безрукова — всех-всех-всех, и, конечно, от Марины:

— Я тебя очень-очень люблю! — под занавес подходит она к микрофону. — Всю жизнь любила и буду любить. Ты подарил мне двух замечательных детей. Спасибо за все годы невероятного счастья, легкости, за друзей. Благодаря им я не одна сейчас…

Последняя длинная пауза. Игорь Золотовицкий идет к микрофону:

— Дорогие наши, поехали все на кладбище. Встречайте Олега Павловича внизу…

Неимоверная тишина наступила на сцене, когда зрители покинули зал. Стояли лишь шестеро капельдинеров и женщины плакали. Гроб Табакова окружили артисты, монтировщики, электрики, столяры… Все-все его любили. Подходили, крестились, кто-то целовал в лоб. С десяток молодых артистов забрали подушечки с наградами и тоже спустились в зал.

Дольше всех у гроба стоял сын Олега Павловича — Павел. И Евгений Миронов. Павел смотрел на отца и как будто всё время ему что-то говорил. В какой-то миг показалось, что в ноги покойного положили тельняшку — его любимую одежду.

Наступила тишина. Гроб закрыли. Раздались первые аплодисменты. Гроб вынесли со сцены шесть крепких молодых людей в одинаковых полупальто с красно-черными повязками на рукавах. Потом подняли на руках — и вот он по центральному проходу плывет к дверям. А со стороны фойе уж раздаются встречные аплодисменты.

На улице меж тем уже паркуется катафалк. Людей видимо-невидимо, Тверская гудит, Камергерский забит народом, окна близлежащих зданий открыты, несмотря на мороз: все смотрят. Пять минут, десять, пятнадцать.

Наконец распахиваются двери и процессия начинает движение к машине. Площадь просто взрывается аплодисментами, свистом и криками «браво!».

Марина Зудина подходит к траурной машине, садится на переднее сиденье, берет на колени портрет Олега Павловича… впереди еще одно для нее испытание — погребение на Новодевичьем кладбище. Такой нескончаемый печальный день. И пока траурная процессия формируется, артисты, почитатели таланта Табакова, не переставая, аплодируют минут двадцать. И в первых рядах великолепная тройка: Машков, Миронов, Безруков.

Наконец из ворот выскакивают два черных микроавтобуса, мхатовцы садятся в них, и очень-очень медленно процессия начинает движение по Тверской, на которой в этот момент ни одной машины. Впереди — автомобили ГАИ, ждущие, пока все желающие сядут в большие белые автобусы, чтобы отправиться на Новодевичье.

Когда процессия окончательно сформировалась, машины быстро уносятся по Тверской вверх, заворачивая на Бульварное кольцо. Таков последний путь Табакова в любимой Москве. И все вокруг, по обеим сторонам дороги, возможно, впервые в жизни откладывали мобильный телефон (рискуя не сделать памятный кадр), но аплодировали, аплодировали, аплодировали.

 

Читайте нашу онлайн-трансляцию с прощания

Смотрите фоторепортаж по теме:

Зудина, Путин, Машков на прощании с Олегом Табаковым: скорбные кадры

62 фото