Сатирик Мишин о бывшей жене Татьяне Догилевой и природе смеха

В последние годы писатель и сатирик Михаил Мишин нечасто появляется перед публикой, при том, что он настоящий классик: в антологии «Сатира и юмор в России ХХ века» Мишин удостоен отдельного тома, переведенные им пьесы несколько десятилетий не сходят со сцен российских театров, а кинокомедии по его сценариям и записи выступлений в программе «Вокруг смеха» люди пересматривают до сих пор. О том, что стало со смехом вокруг нас, о Татьяне Догилевой, и о том, чем писатель занят сейчас, Михаил Мишин рассказал в интервью корреспонденту «МК».

фото: ru.wikipedia.org

— Михаил Анатольевич, говорим Мишин, подразумеваем – сатирик. Вас это устраивает или раздражает?

— Когда-то в начале пути мне этого хотелось. Сатирик звучало гордо. В голове выстраивался какой-то потрясающий ассоциативный ряд: от Свифта, Рабле до Зощенко и твоих современников: Жванецкого, Горина, Арканова…. Сатирик опровергал, ниспровергал и т.п. Ты ощущал свою большую востребованность. В стране обстановка тишины, и твое слово очень слышно. Потом, когда сатириком стал называться каждый, кто выскакивал с листочком к микрофону и обличал соседний пивной ларек – мне что-то это разонравилось. Я просил убрать с афиши такую приставку. Оставить просто – писатель. А дальше мне стало абсолютно все равно. Я понял, что вообще все решает аудитория. Я могу назначить себя кем угодно: писателем-баталистом, поэтом Серебряного века, но это ничего не значит. Некоторые, например, считают что я писатель-грустист – ради бога. Для меня действительно смех всегда скорее является средством, а не целью.

Хотя эффект от моих острот бывал серьезный. Помню, в какой-то газете, типа «Ленинградской правды» вышел в юмористический рубрике небольшой мой рассказик о пьянстве. Так от некоторых граждан и официальных лиц посыпались жалобы, что я оскверняю советскую действительность. Хотя примерно о том же тогда уже писали в серьезных рубриках, типа «Пьянству – бой!». Но в таком стиле высказываться было можно, а вот в юмористическом ключе – кого-то раздражало. Так и в «Литературной газете» было. Какой-нибудь большой материал о хищениях условно на Тамбовском заводе – печатался. А сатирический рассказик на 16-й полос – о всеобщем воровстве – снимали. Поскольку в нем было обобщение.

— Вас по-прежнему часто спрашивают о Татьяне Догилевой?

— Сейчас уже меньше. А раньше, разумеется, постоянно задавали вопросы о ней и наших отношениях. Она была звездой и, собственно, таковой остается. Просто мы давно расстались, и многим это хорошо известно. Но мы в прекрасных отношениях, общаемся. У нас дочь. Мы старались и стараемся, чтобы она не чувствовала оторванности от одного из родителей.

— Вы давали Татьяне Догилевой какие-то советы в ее театральной деятельности? Ну, скажем, когда она оказалась в театре им. Ермоловой, вы говорили ей, что теперь она именно там, где нужно или наоборот считали, что это не ее театр?

— До ермоловского театра она же работала в Ленкоме. Это театр из которого сами не уходят. Но когда в Ермоловский пришел Валерий Фокин, он предложил ей перейти. А Таня на тот момент в Ленкоме играла уже мало. И она приняла приглашение Фокина. Я ее поддержал в этом вопросе. Мне вообще кажется, что я поддерживал ее во всех начинаниях. А советовать стал, когда она сама начала ставить спектакли, в том числе по пьесам, переведенным мной. Впрочем, мои советы она с яростью отвергала. И постепенно я понял, что не нужно ей ничего подсказывать. Она сама знает, как ей действовать.

— За вами, в отличии от тех же Григория Горина или Михаила Жванецкого, не закрепилось какого-то конкретного театра или исполнителя, почему?

— Считаю, мне повезло, если говорить о сатирическом жанре. Меня читали люди, считавшиеся главными на нашей эстраде: Геннадий Хазанов, Клара Новикова, немало хороших театральных актеров. У меня вышло два спектакля в райкинском театре. А Аркадий Райкин являлся абсолютной величиной. О сотрудничестве с ним мечтали все авторы. При этом я, ведь, специально почти не для кого не писал. Ну, может быть, что-то для Аркадия Исааковича. И то, скорее мы обсуждали какие-то детали в моем тексте, который я уже написал заранее. И мог внести по желанию Райкина какие-то правки. У меня с «Сатириконом» и после ухода Аркадия Райкина сложилась большая история. Там шли и идут несколько спектаклей по моим произведениям и переводам.

— Какой зал вам сейчас приятнее видеть, когда публика постоянно смеется над вашими репликами или внимательно слушает и размышляет?

— Конечно, важна живая реакция. Иногда люди приходят на концерт уставшие и трудно включаются в разговор. Мне нужно взаимопонимание. Если при этом они смеются – прекрасно. Если просто слушают – тоже хорошо. Важен результат, чтобы они услышали то, что я хотел сказать. Даже если они молчат, мы все равно общаемся.

Лет 25-30 лет назад, когда я много концертировал и мелькал по ТВ, в газетах, журналах – проблем с публикой не было. В любом среднестатистическом российском городе зал на моих концертах заполнялся. Потом прошли годы. Событийность большая, а тебя нет в медийном пространстве. Меня же сейчас нет на ТВ, в прессе. Поколение, которое меня помнит еще интересуется тем, что я делаю. Молодые люди вообще не знают – о ком речь. Сейчас я предпринимаю какие-то действия, чтобы вновь напомнить о себе.

— Ваши творческие вечера в апреле в Петербурге, Екатеринбурге и Москве – это, что называется, отчет о проделанной работе, показ написанного в последнее время или вам захотелось пообщаться с публикой и вы собираетесь отвечать на записки из зала, рассуждать о чем-то злободневном?

— И то, и другое. Когда-то я выступал весьма интенсивно. И на концертах в основном читал свои произведения из разных периодов. Но если приходили вопросы из зала, я начинал диалог и с удовольствием общался с аудиторией. Думаю, так будет и сейчас. Я прочту вещи, которые мне хочется озвучить именно сегодня. Совсем не обязательно, чтобы они были написаны недавно. Я нередко обнаруживаю, что рассказ написанный лет двадцать назад вдруг вновь звучит актуально. И сам удивляюсь этому. В общем, формирую концертную программу полагаясь на свое внутреннее ощущение.