Сергей Женовач: «Я был ошарашен всем, что со мной произошло»
В МХТ наконец вошел новый худрук — Сергей Женовач. Вошел, неловко сутулясь, хотя очень высокий, смущаясь, и как будто извинялся за то, что волею судьбы он оказался в историческом месте, на самом главном посту российского театра. Но сила судьбы в том, что в данном случае она не промахнулась. Во всяком случае, в это многие верят.
фото: Наталия Губернаторова
— Сергей Васильевич, видите руку судьбы в том, что с разницей в десять дней выходят «Три сестры»? У Константина Богомолова в МХТ и у вас в Студии театрального искусства (СТИ).
— Мы делали это, абсолютно не сговариваясь, и, мне кажется, будет очень даже любопытно. Я предчувствую, какие будут мнения… С одной стороны скажут: «Вот в МХТ появилась интересная, поисковая, революционная работа, а в СТИ — традиционная, мхатовская…». Но это и есть наша работа, мы сочиняем спектакль — мы же не формулируем, а они рождаются, и тогда возникают оценки. А по судьбе…
Здесь настолько все перепутано, потому что студия Олега Павловича возникла из курса ГИТИСа, где преподавали Константин Аркадьевич Райкин, Валерий Владимирович Фокин и Андрей Борисович Дрознин. А Александр Давидович Боровский не просто был художником, он создавал «Табакерку», а потом был приглашен в Художественный театр, затем ушел в студию, сейчас опять туда вернулся. Это такой круговорот… Когда я учился, у нас преподавала Роза Абрамовна Сирота, один из моих любимых учителей, которая во МХАТе работала как режиссер и ставила спектакли. Я сам даже участвовал в массовках спектакля «Так победим» в театре Дорониной. Это часть моей жизни. И первую рецензию на мой спектакль «Владимир III степени» писал Олег Павлович Табаков. И он гордился: «Серега, ты не забывай, что я первым сказал, какой есть спектакль и какой это режиссер». И он же пригласил меня на постановку «Белой гвардии», позвонив 1 января, и я подумал, что это шутка.
А «Белая гвардия» — это тоже всё близкие знакомые люди. Спектакль многое пережил: во время «оранжевой» революции в Киеве Ющенко и женщина с косой (Юлия Тимошенко. — М.Р.) стояли на фоне афиши «Белой гвардии» на Крещатике — мы там были на гастролях. Я жалею, что тогда газету не купил. А Алла Борисовна Покровская — крестная СТИ. Так что эти связи по жизни существуют. Вот на стене висит картина с мхатовским деревом: здесь все отражено как-то односложно, а на самом деле все более запутано и продолжается, несколько новых поколений в его ветви вплетаются. Это идея идеального театра, который придумали, она все время притягивает, и каждый будет считать, что это его театр идеальный.
Театр не может подстраиваться под 80 человек
— Когда министр культуры представлял вас труппе, он объявил, что Студия театрального искусства становится филиалом МХТ. Что это будет значить — де-юре и де-факто?
— Когда у Олега Павловича была студия, она считалась городским театром, а МХТ и СТИ — федеральные театры, и юридически я не могу занимать одновременно две должности. Так что СТИ — это самостоятельный театр, но если будет какая-то потребность, как у Олега Павловича, когда он стал худруком МХТ. Но здесь своя труппа, много разных артистов, есть своя атмосфера, настроение, репертуар — дай бог мне в этом разобраться. Как нужно разобраться Владимиру Львовичу (Машкову. — М.Р.) в своем театре, и если возникнет потребность в сотрудничестве, мы все друг другу поможем, здесь нет вопросов.
— Но это не значит, что вы начнете приглашать в МХТ своих студийцев? Тем более что здесь и без того много приглашенных.
— Ни в коем случае. Здесь есть свои артисты отличные, замечательные, легендарные, молодые — надо разобраться.
— Вас прекрасно встретили на сборе аплодисментами. Но вас не резануло, не обидело, что в тот день, когда Минкульт объявил о вашем назначении в МХТ, здесь объявили внеочередной сбор труппы, выдвинули альтернативную кандидатуру.
— Я говорю искренне: вообще об этом не знал, хотя мне звонили. Но я был настолько ошарашен всем, что со мной произошло, это надо было осмыслить. С другой стороны, я понимаю, что это жизнь театра, и то, что есть какое-то волнение в начале нового этапа, — это нормально: люди живые, ранимые, зависимые, и у них возникает опасение за свою судьбу, тем более когда все происходит так внезапно.
— Олег Павлович, придя во МХАТ, первым делом стал собирать звездную труппу, появились медийные лица. Действительно, здесь артисты очень много снимаются, и под артистов, особенно звездных, выстраивают репертуар.
— Не только МХТ, но даже наш маленький театр это переживает. Но сегодня артист не может принадлежать только одному театру, и театр сам заинтересован, чтобы артиста любили, знали по киноработам, по работам в другом театре. Это знак сегодняшнего времени. Когда я работал над «Белой гвардией», Олег Павлович просил меня взять в спектакль самых разных артистов, которые приехали из Питера, кто-то пришел из «Табакерки», чтобы я их объединил. А я люблю этим заниматься по жизни: объединяю, все время что-нибудь организовываю — то студию «Человек», то Мастерскую с Петром Наумовичем (Фоменко. — М.Р.) и Евгением Борисовичем Каменьковичем сочиняли. А потом с Александром Давидовичем Боровским — СТИ. Поэтому я привык.
— И все-таки вы не намерены запрещать артистам сниматься?
— Здесь важен приоритет: если ты служишь в этом театре, он твой дом, твоя трудовая книжка, и все планы подчиняются этому дому. Если тебе на каком-то этапе по жизни это не важно — перейди на договорную систему, на два, на три спектакля, договорись об оплате и т.д. И такую систему не кто-то выдумал сейчас, а в свое время предложили Станиславский и Немирович-Данченко — уже не помню точно, кто из них. Поэтому у них была постоянная труппа и переменная, и из постоянной переводили в переменную и наоборот. Только тогда к кинематографу относились очень осторожно и ревниво — к участию в других театрах, а сейчас время другое.
Ведь репертуар ищется под идею, а не под артиста, и это тоже идея Художественного театра: они собирали труппу под репертуар, какой театр хотим сделать. А не то что: есть такой-то артист, давайте под него придумаем спектакль — это другая история. Поэтому сейчас, как мне кажется, есть гибкость, разум и понимание того, что обо всем можно сговориться. А если человек не хочет, ну значит, он уйдет.
— Резко. Даже если это звездный артист?
— Если он не хочет работать в театре, то как? Тут все зависит от уникальности случая, но театр не может подстраиваться под 80 человек, так не бывает.
Когда возникает поганый театр, становится стыдно
— Вы вернули в МХТ Дамира Исмагилова, великолепного художника по свету. А кого бы вы еще хотели пригласить?
— На сегодняшний день, кого позвал, все уже здесь. Это главный художник Александр Боровский, Дамир Исмагилов. Мне это важно: чтобы мне начать что-то здесь делать, я должен обойти все хозяйство, познакомиться с людьми. Я нисколько не обижусь, если кто-то подаст заявление и уйдет — начинается какой-то другой этап в жизни, это нормально…
Я не Олег Павлович и не Олег Николаевич, и не Судаков, и не Кедров. И ни хуже ни лучше — просто другой. Просто пал выбор, который для меня был неожиданным, но я постараюсь мобилизовать себя и соответствовать истории, придумать развитие и постепенно, осторожно, не спеша, исходя из своего понимания, работать.
— Команда — это не только художники, но и администрация. Кто будет директором?
— Юрий Кравец, он и работал, он здесь все знает.
— Как родные отнеслись к вашему назначению в статусный театр?
— Родителей уже нет… А в Краснодаре радуются.
— Значит, краснодарские теперь понаедут, как саратовские? Не сочтите за снобизм — много же талантливых людей в провинции, и Олег Павлович это доказал.
— Это правильно: Олег Павлович радушный, открытый… Есть талантливые ребята, путь всем открыт.
— Сколько сейчас человек в мхатовской труппе?
— Больше ста человек. Это очень много. Дело не в количестве, а в том, чтобы все разумно и толково сделать. Не может играться более 60 спектаклей на трех разных сценах. Театр работает без выходных. Здесь нужно все понять и экономически просчитать, занятость посмотреть. У артиста ведь как: сегодня бывает пусто, завтра — густо, сегодня есть предложение в кино, завтра — нет. И человек не может играть 40 спектаклей в месяц, даже молодой — он истрачивается. В общем, все это индивидуально, в это нужно вникать. Это очень напряженная работа в любом театральном коллективе, здесь могут быть заблуждения, неожиданности, но это часть нашей жизни.
— Вы решения будете принимать один или с командой?
— Для этого мне нужно творческую команду собрать. Надо встретиться с людьми, поразговаривать. Это не то что пришел и начал топором рубить вишневый сад. Мне кажется, какие-то решения могут быть резкие, неожиданные, но они должны истекать из ситуации, из понимания того, что сказал Станиславский 14 июня 1898 года на самом первом собрании Художественного театра: «Я верю в общую, совместную, дружную работу». Вот она всех и объединяет.
— Сколько вы даете себе времени, чтобы всю эту предварительную работу осмыслить и проделать?
— До конца сезона, два месяца. Сейчас мы выпускаем «Три сестры» в СТИ, где тоже запускаются спектакли, и эту жизнь я остановить не могу. Я выпущу спектакль и начну смотреть здесь, встречаться с людьми — с режиссерами, со средним поколением, с молодежью, именитыми людьми — и верстать следующий сезон. Прежде чем принять какое-то решение, нужно вникнуть, как говорил Константин Сергеевич, в предлагаемые обстоятельства. И только тогда принимать.
— Вот ваш друг Володя Машков помимо всего предложил труппе «Табакерки» оригинальную идею — освоения амбидекстрии, то есть учиться писать двумя руками и, таким образом, развивать два полушария и развиваться. У вас есть какая-нибудь оригинальная идея?
— Владимир Львович — абсолютно уникальный человек, все не могут быть как Владимир Львович. Но все не могут быть и как Сергей Васильевич, Римас Владимирович (Туминас), Юрий Николаевич (Бутусов) — мы разные, и в этом вся прелесть. И разность каждого подчеркивает особенность другого человека.
— Последний вопрос. Что вы в театре, независимо, это СТИ или МХТ, не потерпите ни при каких условиях?
— Мой товарищ, уже, к сожалению, покойный, — Юра Гальперин — говорил: «Какой поганый театр!». Когда возникает поганый театр, мне просто становится стыдно за профессию, за стены, за себя, за зрителей. Что такое поганый театр? Это когда возникает легкомысленность, вальяжность, развратность — в смысле поведения, распутство, когда возникает каботинство — Станиславский часто использовал это слово. Когда мои интересы важнее служения, хотя это и идеалистическая формулировка, но единственно верная. Когда возникает самолюбие, ты в конфликте, считаешь себя обиженным. Это нетерпеливость, когда не можешь выжидать и ждать, — тогда возникает поганый театр.
А когда возникает момент терпимости друг к другу, радости оттого, что все вместе и работа объединяет всех, — вот тогда возникает театр. Но просто так не бывает, для этого нужно трудиться, быть внимательными друг к другу, любить дело. Без любви ничего быть не может. Это очень банальные слова, часто ими спекулируют и закрываются. Но даже Михаил Александрович Чехов писал: «Ты выходишь на площадку и, какой бы человек перед тобой ни стоял, обязан быть партнером». Любить по обязательству невозможно, значит — влюбляться: в этот театр, в эту труппу, в зрителя, увлекаться этими людьми. Тогда что-то будет возникать. А если этого нет, тогда возникает нудная, скучная работа, когда ты боишься зайти в репетиционную комнату, не хочешь видеть артистов, поглядываешь на часы — когда же мука твоя закончится. Вот это и есть поганый театр, который превращается в трудодни, бездумную работу. И только дело всех объединяет.
— Это невыполнимая задача — объединить всех разных.
— А создать идеальный театр легко? А счастливую семью? А прожить жизнь любя и умереть в один день? Но мы живем, и это наша энергия, как говорил Лев Николаевич Толстой — энергия заблуждения. Без энергии заблуждения жить невозможно. Но заблуждаемся искренне и верим, что так оно и должно быть. В этих заблуждениях наша судьба.
— Поздравляю, Сергей Васильевич: у вас прекрасное заблуждение — МХТ им. Чехова.