За верность присяге я получил кличку «враг народа»
В нашей военной истории было более 40 маршалов Советского Союза. Сегодня остался один — Дмитрий Тимофеевич Язов.
90 лет сына бедных омских крестьян, который от рядового добровольца-школьника дорос до министра обороны СССР и Маршала, «впечатали» в себя много драматичных и счастливых, военных и мирных моментов и красок советской эпохи. Его звездные взлеты нередко чередовались с трагедиями: Язов пережил смерть двух своих детей, внука и первой жены (вторая чудом осталась жива после страшной автокатастрофы). В его послужном списке две войны — Великая Отечественная и афганская. В его биографии — статус кандидата в члены ЦК КПСС и тюремного арестанта. Фемида государства, за которое он проливал кровь на фронте, в 91-м назвала его «предателем». И не извинилась. Зато история распорядилась справедливо и давно воздала ему должное: деревня, в которой он родился, давным-давно называется Язово. О прошлом и настоящем с Маршалом-юбиляром Язовым побеседовал военный обозреватель «КП» Виктор Баранец.
ИЗ-ЗА ПАРТЫ — НА ФРОНТ
— Дмитрий Тимофеевич, помнится, как в начале ноября прошлого года некоторые политики и военные рвались поздравить Вас с 90-летием. Хотя погорячились. Юбилей-то сейчас. Почему случилась эта странная накладка?
— Я родился 8 ноября 1924 года. А когда война началась, мне еще не было и 17 лет. Я с одноклассниками помчался в военкомат, проситься в армию. Но никого не брали из-за недостающего возраста. А я сказал, что с 23-го года. Так и записали. Так и пошло по документам.
— Как вам так легко удалось перехитрить военкомат?
— Да очень просто. У них же не было никаких документов.
— А у вас же комсомольский билет, наверное, был.
— Был. Но я его не показал. Я так 50 лет с этим 23-м годом и прослужил.
ИНКУБАТОР ЛЕЙТЕНАНТОВ
— Ну а что после военкомата было?
— Меня вместе с другими новобранцами увезли в Новосибирск, туда Московские военное училище имени Верховного Совета эвакуировано было. Мы приехали туда. Дружок — Юрченко Илья, был со мной. Но он вскоре вынужден был командирам признаться, что тоже с 24-го года. И уехал домой.
— А зачем он признался?
— Не знаю. Видимо, тяжело ему было.
— А вы остались?
— А я остался. Я без отца вырос, отец умер, когда мне было 9 лет. Я привык к тяжелому труду. Мне нормально все было.
— Сколько вы в Новосибирске пробыли?
— Два месяца.
— Чем занимались там? Боевая подготовка?
— Учились стрелять, окапываться, переползать, тянуть мины под танк. Два месяца учились тому, чему обычно учатся в училище 3 года. Такое время было. А потом нас привезли в Москву, на Курский вокзал. Пешком мы дошли до Лефортово. Там было училище. Оно ушло на фронт, а на его месте формировались дивизии ополченческие. Все было разбито там – бомбил немец. Но мы занимались там весь март и апрель. И даже готовились к первомайскому параду. Но его отменили. Объявили, что 1-2 мая — рабочие дни. И мы за эти дни переехали в Солнечногорск, в полевой лагерь. Немцы побывали и там, все было разбито, разрушено. Мы что могли, привели в порядок, брезентовые палатки натянули, сделали немножко там марафет. И начали заниматься боевой учебой. И каждый выходной – кросс. 20 километров! На первенство училища.
А в июле нас выпустили уже. Лейтенантами. Готовилась операция «Искра». Один наш батальон пошел на Ленинградский фронт, второй – на Волховский фронт.
— Вы попали на…
— На Волховский. В 177-ю дивизию. Хотя и офицер, но пацан-пацаном!
А солдаты в дивизии были — по 45-50 лет. Представляете? Они такому, как я, юному офицеру, могли запросто сказать: «Сынок, поди сюда». Они же мне в отцы годились…
ПОКАЗАТЕЛЬНЫЙ РАССТРЕЛ
— А куда именно вы попали на Волховский фронт?
— В Погостье под Ленинградом. Там были жуткие болота кругом. Наш батальон от штаба армии до Погостья пешком пришел — 50 километров.
Пришли мы где-то к вечеру. Нам дали отдохнуть, покормили. А мы голодные шли. По пачке пшена на троих дали – сухой паек. Дорогой ели.
Жевали пшено. Отоспались, а утром — командиру дивизии представляться. Его не было. Мы представились начальнику штаба дивизии. А тут комдив подъезжает на лошади: «Что за люди?» Начштаба дивизии доложил, что с училища Верховного Совета из Москвы прибыли офицеры.
Отвели нас в лес, там стоит человек 400 офицеров из дивизии. Нас пристроили к левому флангу. Приходит комдив с начальником политотдела, приходит прокурор, судья и зачитывают приказ: расстрелять младшего лейтенанта Степанова за то, что сбежал с позиции, когда немцы поперли… Он убежал, но его взвод отразил атаку. Его поймали в тылу и осудили. Как раз приказ Сталина №227 вышел.
— Ни шагу назад!
— Да. В этот день мы как раз подоспели к казни этого младшего лейтенанта Степанова. Вырыли могилку, она заполнилась ржавой водой. В затылок ему стрельнули, он упал. Мхом забросали и всё…
— Какая в тот момент была ситуация на вашем участке фронта?
— В то время вторая наша армия выходила из окружения группами по 2, 3, 5 человек. А немцы сыпали каждый день на нас листовки.
— Вы читали листовки?
— Да.
— Что там было написано?
— Запомнилось: «Генерал- лейтенант Власов призывает всех солдат Волховского фронта перейти на немецкую сторону…»..
— Командиры разрешали читать листовки власовские?
— А как им уследить за всеми? Немцы с самолетов забрасывали листовки прямо в траншеи.
— А были люди, которые все-таки поддавались на эти листовки?
— Нет. Один был, но это позднее случилось, уже в 43-м году. После прорыва блокады Ленинграда. Один солдат, фамилия Гетиков, из боевого охранения прямо ушел, в валенках.
ОТПУСК В ОКОПАХ
— А где у вас первый бой на фронте был?
— Там же, у станции Погостье. Наша 177-я дивизия готовилась к наступлению. И мы должны были прорывать оборону противника.
Я и наступал там. Ранило меня на третий день наступления. Немецкий снаряд упал в болото, потом мощный выхлоп, и меня подняло взрывной волной, в ногу ранило.
— В строю остались?
— Нет, в эвакогоспиталь попал, на станции Пикалево.
Там в бараках цементного звода госпиталь и стоял.
— И долго вы там лечились?
— Месяца полтора. Август, сентябрь, октябрь.
— А потом?
— 8 ноября у меня день рождения. Перед ним меня и выписали. Причем, с правом отдыха в отпуске — 7-10 дней.
— И где вы отдыхали?
— На фронте. По дороге из госпиталя в часть. Вернулся в полк, пришел в штаб. А начальник штаба: «О, хорошо, что приехал!». И со вздохом: «Костя погиб Соловьев!». Мы с лейтенантом Соловьем были одного выпуска, вместе приехали. Начштаба сказал: «Принимай соловьевскую роту». Я пошел, принял роту. Вместо отпуска. И в бой…
— Сколько в вашей роте было тогда народу?
— Человек 13.
— А по штату положено?
— 100. Выбивало личный состав сильно. Но потихоньку к январю 43-го стало даже 130 человек в моей роте. Снова мы готовились к наступлению. Пулеметы появились буквально в каждом дзоте. Столько было пулеметов, а стрелять некому. Километр по фронту такая жидкая рота занимала. Дзоты мы зашивали толстыми резиновыми мешками. От резины хорошо отскакивал снаряд. Не пробивало. А когда надо было ползти вперед, перед собой бронированные щитки держали. От пули можно спастись, а от снаряда нет…
— А тяжелые эти щитки были?
— Тяжелые. Килограммов 10-15. Болота подмерзли к январю. Начали мы 12 января 1943 года наступление. Уже второе. И прорвали-таки тогда блокаду Ленинграда. В тех боях второй раз ранило меня.
— А на этот раз при каких обстоятельствах?
— Осколками гранаты. Немец бросил гранату, я пригнулся. Только рот разинул крикнуть что-то, предупредить подчиненных, — взорвалась граната. Вот здесь, под глазом, ее осколок до сих пор сидит. Так его с войны и ношу.
В июне 1941-го 16-летний школьник Дима Язов приписал себе год и стал курсантом военного училища. Фото: Личный архив
С ПЕРЕДОВОЙ — ЗА КАФЕДРУ
— А почему операцию нельзя было сделать?
— Вот здесь нерв проходит глазной. Очень опасно. Лечился прямо на фронте, в медсанбате. На перевязку бегал с передовой. Я ведь командовал ротой. Да и ранения не такие, чтобы уж умирать.
А в марте 43-го меня направили на курсы усовершенствования командного состава. Я прибыл туда уже старшим лейтенантом. Где-то я два месяца проучился. И тут зам командующего фронтом генерал Сухомлинов приехал к нам на курсы посмотреть, как готовятся кадры.
На занятия пришел к нам. И приказал мне рассказать наизусть обязанности командира взвода. Я ему отчеканил. И обязанности командира роты бойко рассказал. Сухомливнов сопровождающим говорит: «Вот таких грамотных офицеров надо оставлять учить людей».
И оставили на курсах.
— В какой должности?
— Преподавателя. Я там вел взвод. И до января месяца 44-го года, пока не перешли в новое наступление, я находился там. А потом попал в 63-ю гвардейскую дивизию. В ней и воевал до конца войны.
— Что вы чувствовали на фронте, когда немца убивали?
— Я не немцев, я фашистов убивал.
— На фронте, говорят, человек приучается материться, курить, пить водку. К вам эти мужские слабости пристали?
— Нет. Ни к чему я не приучился – ни пить, ни курить…
— И даже материться?
— И даже материться. Мат хорош в колхозе, когда быки не слушаются. А с людьми нельзя.
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
— А ваш последний бой был где?
— В Курляндии. В мае 45-го. Там у немцев 200 с лишним тысяч группировка была. Мы с Балтийским флотом должны были не выпустить ни одного немца в Берлин. Они туда рвались. Но мы их окружили. И не выпустили до сдачи в плен. Мы прижали их к морю. Там и был мой последний бой, последний выстрел… Там я Победу и встретил.
— А как вы узнали, что Победа?
— По признакам. Немцы перестали стрелять, вести активную разведку, прорываться их котла…
— Где конкретно вы встретили 9 мая 1945 года?
— День Победы встретил в Митаве. Это Прибалтика. Там наша дивизия дислоцировалась. Я служил в 19-м полку. В начале мая Шапшаева, командира полка, сильно ранило, ему руку отняли в госпитале. И я с другими офицерами приехал в госпиталь проведать его. И тут пришла весть, что все, конец войне, немец сдался, Победа! И мы кое-что привезли Шапшаеву… Ко Дню Победы. И там его и встретили.
Пальба в округе была невероятная! Стреляли из пистолетов, из автоматов, из карабинов. Ну и выпили, конечно.
ЖУКОВ
— Какое отношение у вас, у ваших сослуживцев, командиров было тогда к маршалу Жукову?
— Самое уважительное. Мое личное уважение строилось тогда на том, что Жуков возглавлял два фронта (Ленинградский и Волховский), когда прорывали блокаду Ленинграда. И успешно выполнил задачи. Ему маршала за это дали.
— А что про Жукова в окопах говорили, в блиндажах?
— Чаще всего говорили одно: «Там, где Жуков, там победа».
— И у вас не изменилось к нему отношение?
— Нет. Уже после того как я ушел из армии (потом был восстановлен) и стал председателем комитета памяти Жукова, к нему еще больше стало симпатии. Его дочь, Эра Георгиевна, будет на моем 90-летии.
ЗАЗНОБУШКА И РЮМКА
— У вас зазноба на фронте была?
— Была. Девушка знакомая. Журавлева Катя.
— И кем она была?
— Редактором районной газеты в Боровичах. Наша часть там стояла, когда Боровичи были в тылу Волховского фронта.
— И где вы с ней познакомились?
— Я был на курсах усовершенствования командного состава. Там и встречал Новый год. Пригласил Катю на вечеринку.
А там пару рюмок для храбрости выпил и окосел. Не пил никогда.
— В 44-м году вам было 20 лет. И вы до этого ни одной рюмки не выпили?
— Ну, может быть, глоток.
— А как это повлияло на ваши отношения с Катей? Она не передумала выйти за вас замуж?
— Нет, не передумала.
— Встречались после войны с ней?
— Я после войны на ней женился. Там же, в Боровичах. А в 1975 году ее не стало…
МАЙОР, СТАВШИЙ ШКОЛЬНИКОМ
— Это правда, что вы аттестат зрелости получили только после окончания войны?
— Да, в 53-м году.
— Почему так получилось?
— Потому что сунулся я поступать в академию, а мне говорят: «Аттестат давай!». Но у меня его не было. Я ведь школу не успел закончить. Ушел в армию.
— А где вы получали аттестат?
— В Ленинграде.
— В какой школе?
— В Доме офицеров была вечерняя школа-десятилетка. А я тогда майором уже был. После службы каждый день на уроки ходил.
Там и сдал экзамены за 10-летку.
ПРО СТАЛИНА И ПУТИНА
— Какое у вас отношение к Сталину было во время войны, после войны? И изменилось ли оно сегодня?
— Такого второго человека, политика, дипломата, стратега, как Сталин, в мировой истории трудно найти. Наверное: лишь раз в 1000 лет рождаются такие люди, как Пушкин и Сталин.
— Сталин был гражданским человеком. Где и как он он научился стратегическому военному мышлению?
— А возьмите Путина. Как он научился управлять страной такой? В результате практики. Когда человек обладает масштабными правами и возможностями, когда он думает об интересах страны, отстаивает ее интересы на международной арене, заботится об обороне государства, — такой человек шаг за шагом превращается в стратега.
У ХРУЩЕВСКОЙ ГИЛЬОТИНЫ
— Как вам удалось удержаться в армии во время «знаменитого» хрущевского сокращения Вооруженных сил в начале 60-х на 1 млн. 200 тысяч душ?
— У меня было два выхода: либо уволиться, либо согласиться с той должностью, которую мне предлагали. Я не стал ломаться, с командира батальона перешел на полковую школу.
— Это понижение?
— Конечно, понижение. Мне говорили, — можешь уходить. Батальон-то сокращался. Я мог уйти, конечно. Но куда мне уходить? К матери в деревню?
— Чтобы остаться в армии, вы согласились на понижение?
— Да, на полковую школу.
— На батальоне было майорское звание?
— Подполковника.
— А вы на полковую школу пошли на майорскую?
— Да. Сознательно пришлось на ступеньку ниже идти.
Начальник управления кадров округа был хороший генерал, он говорил: «Иди. Ты еще поднимешься». И я поднялся. И я с этой полковой школы пошел старшим офицером управления боевой подготовки округа.
ЗАПАХ ЯДЕРНОЙ ВОЙНЫ
— Во время взрывоопасного Карибского кризиса 1962 года было у офицера Язова ощущение, что война между СССР и США вот-вот может вспыхнуть?
— Да, было такое. Тем более, что я со своим полком оказался на Кубе, в центре событий. Мы приехали на военный совет. У нас была уже группа войск на Кубе. Командующим был генерал Плиев. Открывается боковая дверь и первым стремительно входит не Плиев, а Микоян. И энергично так, сурово сообщает: для американцев уже не секрет, что мы на Кубе, они знают, сколько наших ракет, направленных на США, тут стоит. Фидель объявил мобилизацию. А командирам нашим надо немедленно разъехаться по частям, чтобы подготовиться к возможным боевым действиям и зарыться. Зарыть, что можно. Но что можно зарыть? Прежде всего продовольствие надо как-то зарыть.
— Чтобы демаскирующие признаки убрать?
— Да. Мой полк привез с собой муку, сухие борщи краснодарские и все прочее, консервы на целый год вперед! Одной муки — 200 тонн! Солнце нещадно палит. Продукты начали портиться. Мы часть кубинцам отдали для свиней. Муку, которая уже поражена была. В тех условиях она испортилась. За муку мы свиней получили примерно 30 штук.
— У вас было ощущение зреющей войны?
— Нервы у офицеров и солдат были на пределе.
— Вы чувствовали, что американцы начинают Кубу прижимать?
— 20 октября примерно прилетел американский самолет У-2, который снял две наши ракеты.
— Не успели спрятать?
— Выверяли их просто. Потом убрали. Нужно было, чтобы все ракеты стояли точно, нацеленными как положено…
— И штатовцы засекли их?
— Да. Две ракеты всего. Но американкие журналисты написали, что у нас 41 ракета и удары направлены на города США. И весь юг США побежал на север! Кеннеди собирает экстренное совещание. И там у командующего ВВС США генерала Суиди спрашивает: «Вы даете обязательства, что мы все советские ракеты, все боеголовки уничтожим?». Суиди говорит: нет, я не могу дать такое обещание. Наша тактическая авиация лучшая в мире, но гарантию, что все ракеты будут уничтожены, что все боеголовки будут уничтожены, я дать не могу. Если даже у русских останется 3 боеголовки, то это значит, что не будет городов США. Кеннеди тогда хлопнул по столу: карантин! Значит, блокада. Американские корабли сразу Саргассово море перекрыли. И наши два ракетных полка, которые на судах шли к Кубе, повернули назад. Но на острове все равно остались 24 наших ракеты.
Радиус — 2,5 тысячи километров. Надо было иметь ракеты, чтобы собаке можно было показать зубы…
— А когда пришло ощущение, что кризис рассасывается?
— После обмена Хрущева и Кеннеди письмами. ООН два месяца вырабатывала совместный документ. Не могли выработать – то одно, то другое не устраивало. Потом предложили признать письма Хрущева и Кеннеди в виде официальных документов ООН.
— Вы были на Кубе после того кризиса?
— Да.
— Как к вам кубинцы относились?
— Ко мне хорошо относились, а вот к нашим решениям убрать с Кубы разведывательный центр, не очень…
— Вы считаете, что это ошибка была?
— Я считаю, что это было недотёпство такое. И жадность какая-то непонятная была. 100 миллионов в год мы платили Кубе за Лурдес. Зато получали огромное количество стратегических и тактических выгод.
ГОРБАЧЕВ
— Как вы думаете, почему Михаил Сергеевич Горбачев решил именно вас назначить министром обороны?
— Горбачев мне об этом никогда не говорил. Так что я могу лишь догадываться. Все, кто был из маршалов (Куликов, Петров, Соколов), к тому времени давно уже в Москве служили. И немножко «сроднились» с тем, что в армии было хорошо, что плохо.
— Глаз замылился?
— Вот именно. А я человек свежий, новый. Был командующим войсками Дальневосточного военного округа. Когда Горбачев приехал в Хабаровск, ему понравился мой доклад в штабе округа. Я рассказал ему о противнике: в Китае такая-то армия, в Японии такая-то, США могут в регионе такие-то силы против нас выставить… А против них у нас такая-то группировка. Сказал, сколько дивизий, где они стоят. Сказал о дисциплине, что она в округе хуже, чем в прошлом году.
— Вы эту неприятную для себя правду открытым текстом сказали?
— Да. На другой день Горбачев приехал в один полк. Боевой полк, на Красной речке стоит. Командир полка был подполковник Ушаков, родом из Ставрополя, земляк Горбачева.
— Вы специально так подстроили?
— Нет. Я не знал, что он в этот полк приедет. Все полки были в хорошем состоянии. Он посмотрел, ему понравилось все. В медпункт зашел, в парк боевых машин. Все понравилось ему в этом полку. Вечером приглашает меня в театр. Шла «Свадьба в Малиновке». В театре оперетты.
— Вы сидели рядом?
— Я сидел рядом с Черным (первый секретарь Хабаровского крайкома КПСС – ВБ) и с ним.
— Раисы Максимовны не было?
— Раиса Максимовна с моей женой, Эммой Евгеньевной, сидела рядом. Кто-то потом написал, что я потому назначен министром, что стихи читал Раисе Максимовне. Никаких стихов я не рассказывал. Не было такого. Это ложь.
— Когда Горбачев вас назначил министром обороны, тем не менее, три года не давал звание маршала. Почему?
— Не знаю. Я не просил.
— А вам самому было обидно?
— Нет.
— Вы не думали об этом?
— Не думал. Когда дадут, тогда дадут. Если достоин. Я знал вообще-то, что не положено. Были неписанные правила такие…
— Почему?
— А потому что министрами обороны обычно становились те, кто на фронте командовал фронтами, армиями. Малиновский фронтом командовал, Гречко командовал армией, Соколов командовал 18-й армией.
В мае 1991 года эти люди стояли в одном строю у Могилы Неизвестного солдата у Кремлевской стены. А в августе 1991-го они оказались по разные стороны политических баррикад. На снимке (слева направо): министр обороны СССР Д. Язов, замгенсекретаря ЦК КПСС В. Ивашко, вице-президент СССР Г. Янаев и президент М. Горбачев.Личный архив
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
— Свидетели вашего противостояния с Горбачевым говорят, что вы не соглашались с темпами вывода наших войск из Европы, сокращением личного состава и вооружений. Это так?
— Я не соглашался почти со всеми вопросами, которые поднимал в то время Шеварднадзе. Он готов был буквально все отдать американцам или уничтожить. Мы преступно пустили под нож нашу великолепную оперативно-тактическую ракету «Ока». Хотя ее параметры не подпадали под критерии договора о ракетах средней и меньшей дальности. Я был категорически против сокращения «Оки. Это дошло до Горбачева. Он мне сказал: «Съезди к Шеварднадзе, поговори с ним». Я только к Шеварднадзе собрался ехать, он сам в Минобороны приехал.
— И с какой целью?
— Я был противник того, чтобы бездумно ликвидировать ракеты. Не только «Оку». Зачем мы отдали «на съедение» ракеты «Темп-С»? Не надо было отдавать.
— Вы сказали об этом в лицо Шеварднадзе?
— Конечно.
— А он что?
— А он говорит: вопрос решен уже. Еще при Соколове был решен вопрос. И я ничего не мог сделать.
— Говорят, и Соколов, и начальник Генштаба Ахромеев тоже противились вроде бы…
— Противились. Но их не послушали. И в результате мы все же ликвидировали в угоду американцам прекрасные ракеты.
— Один из сторонников Горбачева писал о вас: «Консерватор Язов был непопулярен в кругах сторонников перестройки».
— Может быть.
— Вы чувствовали и знали, что в горбачевском окружении вы были непопулярны?
— Возможно. Я не понимал смысла горбачевской «перестройки». Хорошо о ней сказал кто-то: «Самолет взлетел с аэродрома, а место посадки ему не дали». Была объявлена перестройка. Для чего? Оказывается, нужно было переходить к другому политическому строю… То было похоже на предательство.
МИНИСТР ОБОРОНЫ — ПРОТИВ ПРЕЗИДЕНТА
— Что заставило вас участвовать в ГКЧП 91-го года?
— Угроза развала страны, которую я защищал на фронте. И за сохранение которой на референдуме проголосовали большинство граждан СССР. И потом эти вредные для страны игрища между Горбачевым и Ельциным… Надо было страну спасать, а они встревали в свары. Чего добивался Ельцин? Ельцин издал указы, которые говорили о том, что указы Президента Российской Федерации выше указов президента СССР Горбачева. Были умники, которые хотели создать государство, состоящее из суверенных государств. Это же глупость! А как же армия? Армия должна быть единая. К августу 1991 года уже нечем было платить армии. Я не мог смотреть на это равнодушно и услужливо щелкать каблуками. Меня бы армия не поняла…
— Почему ГКЧП не удалось довести начатое до конца?
— Во-первых, не было никакого заговора. Не было и «путчистов».
Это пугало сторонники Ельцина придумали для того, чтобы застращать народ и продраться к власти. Придумано Бурбулисом, немножко Хасбулатовым.
— То есть была пропагандистская игра?
— Если был заговор, то зачем же мы тогда приехали к Горбачеву в Форос? Просили ввести чрезвычайное положение. С какой целью? Чтобы обуздать Ельцина. Вот главная задача. Обуздать Ельцина в чем? Чтобы он не говорил, что законы Российской Федерации выше союзных законов.
— Вы помните референдум, там, по-моему, 75% народа за единство Советского Союза выступили?
— 76.
— Почему же Горбачев наплевал на это?
— Горбачев думал (он, между прочим, не дурак), что народ проглотит. И народ смирится с тем, что будет Союз состоять из суверенных государств. Я даже на первом совещании, которое проводил Горбачев, сразу сказал, что армии не будет общесоюзной, если не будет Союза. И союз суверенных государств не может быть союзным… Каждый президент захочет иметь свою армию, свою охрану, свое МВД, свой оркестр в конце концов, свой почетный караул. А приграничные союзные республики захотят иметь свои погранвойска. Что и случилось…
«НЕДОСТАТОЧНО ЗРЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК»
— Как вы сегодня оцениваете фигуру Горбачева в нашей истории?
— Как вам сказать… Я считаю, что это недостаточно зрелый человек, для того чтобы руководить таким государством. Наше государство очень сложное, столько национальностей, такая большая армия была, такая большая территория. Ну, не дано было человеку руководить таким большим государством. Хотя человек он честный. Я не скажу, что он какой-то жулик.
— Но все-таки такую страну позволил сломать…
— Конечно, плохо, что сломали. Но не один он. Помогали ему все, кто близко к нему был. На всех буквально съездах, на всех партконференциях всегда говорили о том, что что-то у нас плохо. А что плохо? Производительность труда низкая была. Вот что было плохо. Когда Горбачев выступал на первом совещании, когда только его избрали, на первом пленуме ЦК, все проголосовали за Горбачева (это было в марте). Потом в апреле месяце он собрал ЦК и выступил со своей речью. Он там говорил: ВВП у нас 4 процента. Это ровно хватает на то, чтобы одеть, обуть тех, кто рождается (миллион в год) в Советском Союзе. А вообще больше миллиона рождалось за счет Средней Азии, за счет мусульманских народов. Надо повышать производительность труда. Но одними словами ничего не повысишь. И началось, так сказать, брожение. Начали выбирать бригадиров.
— Директоров выбирали.
— Да. И в результате потеряли государство.
СТИХИ НА НАРАХ
— Как-то вы признались, что писали стихи в «Матросской тишине» для Эммы Евгеньевны. Хоть какие-то строки помните?
— Да всё я помню.
— Ну хоть пару строчек для «Комсомольской правды». Что вас побудило писать стихи в тюремной камере?
— У меня был день рождения. А Эмма Евгеньевна пришла и цветы мне принесла в «Матросскую тишину». На костылях пришла. Мы же с ней в мае месяце 91-го попали в автоаварию. Такую, что в трех местах пришлось ногу собирать… Руку почти оторвало ей левую. И вот она приползла на костылях ко мне в тюрьму и в комнате для встреч подарила мне букет гвоздик. Я вернулся с ними на нары… И потом написал ей:
«Гвоздики в камеру принес. Необъяснимое виденье.
Это откуда? Сам Христос меня поздравил с днем рожденья?»…
О РАЗНОМ
— Какой день своей жизни вы считаете самым счастливым?
— Когда закончилась война. День Победы.
— А самый плохой день в вашей жизни?
— 22 августа 91-го года, когда меня арестовали.
— Был ли в вашей жизни поступок, за который до сих пор стыдно?
— Да, был в моей жизни такой поступок, за который мне до исх пор перед людьми стыдно… На фронте это было. Мы тогда вырвалиь из окружения в свой тыл и я увидел там бойцов,щеки которых расперло шире касок. И крикнул со зла тогда им: «Это откуда такие рожи раскормленные взялись?!». Тогда один из них, старый рядовой, качаясь странно, подошел ко мне, юному офицеру, и сказал: «Сынок, у нас не раскормленные хари, а опухшие от голода лица. Мы полторы недели бились в окружении и сухаря во рту не держали». Я, конечно, перед людьми извинился, но за те слова мне до сих пор стыдно…
— А если бы август 91-го повторился, — вы бы уже по-другому себя повели?
— Никак нет! Я бы точно так же выполнял приказ. Но действовал бы намного решительней.
— Но ведь известно, что вы из тюрьмы якобы написали Горбачеву покаянное письмо, в котором назвали себя «старым дураком, ввязавшимся в это авантюрное дело».
— Не было такого письма! Это все фальсификация журналиста, которого по разрешению следователя допустили ко мне в камеру Матросской тишины. А после нашей беседы в одном из немецких журналов появилась эта фальшивка с приписанными мне словами.
— Как вы сегодня оцениваете положение дел в Российской армии?
— Мне нравится, как Шойгу руководит Вооруженными силами. Человек делом занимается. Это министр-созидатель. И команда у него такая. Уже трудно назвать такое направление в жизни армии, где бы не было заметно позитива.
— А по сравнению со временем Сердюкова?
— После Сердюкова, конечно, это небо и земля. Там было много суеты, спорных, сырых решений и коррупции.
ПРО УКРАИНУ
— Как вы смотрите на события на Украине?
— Печально смотрю. Там ультра-национализм и коррупция взяли верх над государственной мудростью. Задурачили народу мозги этим самым «европейским вектором». А что, Европа за украинцев работать будет? Строить, пахать? Лежать на печи по-украински, а жить по-европейски? Глупость все это. К тому же крайне опасно все беды Украины списывать на Россию. Это стало уже политикой. И к добру не приведет. Украина думала, что хлеб только на Украине растет. Оказывается, не только на Украине. Без хлеба украинского Россия живет и здравствует. И без сала мы как-то живем. У народа тем больше сала и мяса, чем меньше коррупции. Борется с коррупцией Путин? Борется. Трудно это, но все же появляется больше порядка.
— Как вы смотрите на возвращение Крыма?
— Я считаю, что это наш Крым, русские издревле проливали за него кровь, он всегда должен быть русским.
О ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ
— Вы немало служили на Дальнем Востоке. Какая память у вас о нем?
— Это суровый, но чистый и светлый край. И народ там светлый и чистый.
— А еще чем тот край вам запомнился?
— Многим. Разливами Амура. Цветущим багульником. В Хабаровске я на погребе у своего дома посадил багульник.
— А почему на погребе? Вы жили в отдельном доме, и у вас там погреб был?
— Отдельный домик, погреб был.
— Вы посадили на погребе, чтобы красиво было?
— Да нет. Просто из Забайкалья привезли, посадили.
О ГЛАВНОМ
— Вы прошли путь от рядового до маршала. Какие командирские качества вы считаете главными?
— Самое главное качество командира – это знать подчиненных, любить их, относиться к людям хорошо. Еще — самому уметь и знать больше, чем знают подчиненные.
— Что с рукой, почему в бинтах?
— Что-то опухла. Вчера поехал в госпиталь. Все нормально.
— Что у вас чаще всего взывает чувство обиды?
— А то, что следователи в 1991-м упорно пытались «пришить» мне самую страшную для любого военного статью Уголовного Кодекса – измена Родине. А я вообще-то за Родину на фронте кровь проливал и получал ордена, а выполнение указаний политического руководства страны не считаю изменой Присяге.
Источник: ul.kp.ru